Удольфские тайны - Страница 264

264

Однажды вечером она захватила с собой лютню и отправилась на свое любимое место; войдя в сторожевую башню, она поднялась по витой лестнице, ведущей в небольшую каморку, менее разрушенную, чем остальное здание и откуда она и прежде не раз с восхищением любовалась обширным видом моря и суши, расстилающимися внизу. Солнце опускалось как раз над той областью Пиренеев, которые разделяла Лангедок от Русильона; встав у маленького решетчатого оконца, горевшего, как и верхушки лесов и волны моря, алым пламенем заката, Эмилия провела рукой по струнам лютни и запела под ее аккомпанемент одну из незатейливых, трогательных мелодий, которые Валанкур бывало в счастливые дни их любви слушал с наслаждением; она сочинила на эту мелодию следующие слова:

К МЕЛАНХОЛИИ

О, дух печали и любви — привет тебе!
Твой голос, издали я слышу, —
Сливается он с бурею вечерней.
Приветствую тебя я грустною, отрадною слезой!
И в этот тихий час уединенный —
Твой час, в исходе дня,
Пробуди мою ты лютню, и ее волшебной силой
Фантазию на помощь призови.
Пусть она опишет ту мечту живую,
Которая рисует глазам поэта,
Когда на берегу темнеющей реки
Он стонет и вздыхает томно.
О, дух уединенья! пусть песнь твоя
С собою поведет меня по всем твоим мытарствам,
Под сень обители, луною озаренной.
Где в полночь духов раздается хор!
Я слышу их унылые напевы…
Вот замерли они средь жуткой тишины,
И меж колонн обители священной
Мелькают образы их, смутные как тень.
Веди меня на мрачные вершины гор;
У их подножия, в тени глубокой
Лежат леса дремучие, деревни,
И звон вечерний грустно раздается.
Веди на берег моря каменистый,
Что волны мерные шумливо омывают,
Где темная скала нависла над прибоем
И дико воет ветер осенью ненастной.
Там я остановлюсь в полночный час видений
Внимать протяжным завываньям бури
И наблюдать, как луч луны играет
На пенистых гребнях и парусе далеком.

Спокойная прелесть расстилающейся внизу картины вместе с нежной мелодией музыки, успокаивала ее душу и навевала на нее тихую грусть: вечерняя бриза едва подымала рябь на поверхности моря и слегка вздувала быстро скользивший парус, на котором отражался последний луч солнца; лишь по временам всплеск весла нарушал тишину и трепещущий блеск морской глади; Эмилия пела грустные песни старины; наконец, тяжелые воспоминания так сильно разжалобили ее сердце, что горячие слезы закапали из ее глаз на лютню — она поникла головой и замолкла.

Хотя солнце уже закатилось за годы и даже отраженный свет его быстро потухал на самых высоких точках, но Эмилия не уходила из сторожевой башни, а продолжала отдаваться своим меланхолическим грезам, как вдруг ее поразил звук шагов на недалеком расстоянии; взглянув в решетчатое окно, она увидела, что кто-то ходит внизу; она скоро убедилась, что это мосье Боннак, и тотчас же опять погрузилась в грезы, нарушенные его шагами. Немного погодя она снова ударила по струнам лютни и запела свою любимую песню; во время паузы снова раздались шаги, но они уже подымались по лестнице.

Среди сгущающихся сумерок она, быть может, становилась особенно склонна к страху, которого в другое время она не испытала бы. Но чего трусить? не далее, как несколько минут назад она сама видела, что прошел Боннак. Однако шаги по лестнице были быстры и эластичны; не прошло минуты, как дверь комнатки распахнулась и кто-то вошел; лица она не могла рассмотреть в полумраке, но голоса нельзя было скрыть — это несомненно был голос Валанкура! При этих знакомых звуках, всегда возбуждавших в ней волнение, Эмилия вздрогнула от изумления, страха, сомнения… и радости. Увидав его у своих ног, она в бессилии упала на стоявшую поблизости скамью, подавленная разнообразными чувствами, боровшимися в ее сердце, и почти не слыша его голоса, трепетно и страстно звавшего ее по имени. Валанкур, склонившись над Эмилией, сожалел о своей стремительности, побудившей его явиться к ней врасплох. Приехав в замок, он не имел терпения дождаться возвращения графа, гулявшего в саду, как ему сообщили слуги; он бросился искать его; проходя мимо сторожевой башни, он был поражен звуками голоса Эмилии и тотчас же поднялся наверх.

Прошло несколько минут, прежде чем Эмилия очнулась; но когда к ней вернулось сознание, она оттолкнула его попечения с видом холодной сдержанности и спросила, какими судьбами он здесь очутился. В голосе ее звучало неудовольствие — насколько она могла притвориться недовольной в первые минуты свидания с ним.

— Ах, Эмилия! — воскликнул Валанкур, — какой тон! какие речи, Боже мой! Итак у меня не осталось никакой надежды, вы перестали меня уважать и вместе с тем разлюбили!…

— Эта сущая правда, сударь, — проговорила Эмилия стараясь овладеть своим трепещущим голосом, — и если вы цените мое уважение, то вам не следовало бы подавать мне лишнего повода к беспокойству.

Лицо Валанкура мгновенно изменилось: вместо тревоги и сомнения на нем появилось недоумение; он помолчал немного, потом сказал:

— Я имел основание надеяться на совершенно другой прием! Так это правда, Эмилия, что я лишился вашего уважения навсегда? Как мне это понимать? Если даже ваше уважение когда-нибудь вернется ко мне, но любовь никогда? Как мог граф измыслить подобную жестокость? Ведь это для меня пытка, вторая смерть!

Тон, которым были произнесены эти слова, встревожил Эмилию еще более, чем их значение, и она с трепетным нетерпением умоляла его объясниться.

264