Удольфские тайны - Страница 211

211

Эмилия исполнила ее просьбу, и она опять разахалась, пораженная сходством. При взгляде на портрет Эмилии показалось, что она где-то видела лицо, похожее на это, но кто это был, не могла вспомнить.

В чулане было много вещей, принадлежавших покойной маркизе: платье и части одежды валялись по стульям, точно их сейчас только что сбросили. На полу стояли черные атласные туфельки, а на туалете лежали пара перчаток и длинная черная вуаль; чуть только Эмилия прикоснулась к ней, как она стала рассыпаться от ветхости.

— Ах, — заплакала Доротея, глядя на вуаль, — моя госпожа положила ее сюда собственными руками, никто и не трогал ее с тех пор!

Эмилия вздрогнула и сейчас же положила вуаль на прежнее место.

— Я помню, как она ее снимала, — продолжала рассказывать Доротея, — это было вечером, перед самой смертью; она вернулась с маленькой прогулки по саду, и мне показалось, что прогулка очень освежила ее. Я даже заметила ей, что у нее вид гораздо лучше стал, и помню, какой грустной улыбкой она отвечала мне. О Боже! ни она, ни я не подозревали, что в ту же ночь она умрет!

Доротея опять залилась слезами, затем, взяв в руки вуаль, вдруг набросила ее на голову Эмилии. Та вздрогнула, когда вуаль прильнула к ее голове и стану, падая до самого пола, и сейчас же хотела сбросить ее, но Доротея умоляла ее постоять так с минуточку.

— Простите, мне хотелось посмотреть, как вы похожи будете на мою дорогую госпожу в этом покрывале. Дай Бог, барышня, чтобы ваша жизнь была счастливее ее жизни!

Эмилия, освободившись от вуали, положила ее обратно на туалет и осмотрела каморку, где каждый предмет, каждая мелочь говорили о покойной маркизе. В амбразуре большого расписного окна стоял столик, а на нем большое серебряное распятие и открытый молитвенник. Эмилия вспомнила, с каким волнением Доротея рассказывала, как ее госпожа бывало любила играть на лютне у этого самого окна!.. А вот и сама лютня: она лежала тут же, на уголке стола, точно беспечно брошенная маркизой, когда-то извлекавшей из нее мелодические звуки.

— Какое печальное, заброшенное место! — молвила Доротея. — Когда скончалась моя госпожа, у меня не хватило духу убрать ее спальню и эту комнатку. Маркиз никогда сюда не заглядывал; так они и остались в том же виде, как были, после того как вынесли хоронить мою барыню…

Между тем Эмилия не отрывала глаз от лютни: оказавшейся испанской и необыкновенно большого размера. Она взяла ее робкой рукой и провела пальцами по струнам. Лютня была расстроена, но издала густой, полный звук. Доротея вздрогнула при знакомых звуках и, увидев инструмент в руках Эмилии, сказала:

— Эту лютню маркиза до страсти любила! Помню, когда она в последний раз играла на ней: это было вечером, незадолго до ее смерти. Я пришла по обыкновению раздеть ее и, входя в спальню, услыхала звуки музыки, несущиеся из этой комнатки: это играла маркиза. Я тихонько подошла к притворенной двери и стала слушать: музыка, хотя и печальная, была бесконечно сладостна! Маркиза сидела с лютней в руках, устремив взор к небу. Слезы так и капали из глаз ее; она пела вечерний гимн, мелодичный, торжественный; голос ее дрожал по временам. Она останавливалась порою отереть слезы, потом продолжала еще грустнее прежнего. О! я часто слышала ее пение, но никогда оно не было таким трогательным! Я плакала, слушая его. Видно, бедняжка перед тем стояла на молитве; на столе лежала развернутая книга. Ах!., вот она и теперь лежит открытая. Пожалуйста, уйдем отсюда, барышня, у меня сердце разрывается…

Вернувшись в спальню, Доротея пожелала еще раз взглянуть на постель; когда они очутились против двери, ведущей в салон, Эмилии при мерцающем свете лампы почудилось, будто что-то быстро проскользнуло в затемненную часть соседнего салона. Ее нервы были сильно потрясены окружающей мрачной обстановкой, иначе это явление, реальное или только воображаемое, не поразило бы ее до такой степени; она даже старалась скрыть свое волнение от Доротеи, но та, заметив ее изменившееся лицо, спросила, не больна ли она.

— Уйдем отсюда, — слабо промолвила Эмилия, — воздух здесь такой тяжелый; — но, решившись на это, она вдруг сообразила, что ей придется пройти по соседней комнате, куда только что промелькнула страшная тень… и тут она почувствовала такую слабость, что принуждена была опуститься на край постели.

Доротея, думая, что на нее так сильно подействовал ее рассказ о печальной катастрофе, разыгравшейся на этом самом месте, пыталась приободрить ее; сидя рядом с ней на постели, она принялась рассказывать о разных подробностях, касающихся того же события, не думая о том, что это может еще более расстроить Эмилию.

— Незадолго до смерти моей госпожи, — говорила она, — когда боли у нее совсем утихли, она подозвала меня к себе и протянула мне руку — я видела вот как раз здесь, где полог ниспадает до полу. Как живо помнится мне ее взгляд — смерть была в нем написана!., точно я вижу ее сейчас перед собою… Вот тут она лежала… ее лицо покоилось на подушке, вот здесь!.. Этого погребального покрова тогда не было на постели, его разостлали уже после того, как она скончалась, и тело ее положили поверх его.

Эмилия обернулась, чтобы заглянуть под темный полог, как будто ожидая увидеть там лицо, о котором говорила Доротея. Только край белой подушки выглядывал из — под сплошной черноты покрова; но в ту минуту, как взор ее блуждал по самому покрову, ей почудилось, что он тихонько шевелится. Молча, без слов, она ухватилась за руку Доротеи; та, удивленная этим движением и помертвевшим от ужаса лицом Эмилии, перевела глаза свои от нее к постели и в ту же минуту также увидела, как покров слабо приподымается и опускается.

211